Допинг в СССР (часть 1)

Сегодня «Железным Мир» представляет вам ведущего научного сотрудника НИИ спорта российского государственного университета физической культуры, спорта, молодежи и туризма профессора Сергея Константиновича Сарсания, кандидата медицинских наук, специалиста в области медикобиологических проблем физической культуры и спорта, автора более 150 научных работ, заслуженного работника физической культуры. Специально для нашего журнала Сергей Константинович дал эксклюзивное интервью об истории зарождения допинга в Советском Союзе. Многие факты никогда ранее не публиковались.


ЖЕЛЕЗНЫЙ МИР: Здравствуйте, Сергей Константинович. Я знаю, что Вы внесли огромный вклад в изучение и разработку систем применения анаболических стероидов в спорте высших достижений. Расскажите, как Вы начали заниматься этой проблемой?
СЕРГЕЙ САРСАНИЯ: Здравствуйте! В 1962 году я впервые приехал в Москву из Узбекистана в целевую аспирантуру и занимался тогда совсем другими проблемами. Тема диссертации была «Физиологические аритмии сердца». Я, можно сказать, создал теоретическую базу, в которой показал, что сердечный ритм обладает очень большой вариабельностью у спортсменов в различных состояниях, а при заболеваниях становится чересчур стабильным. Моим научным руководителем был профессор Иван Михайлович Саркизов-Серазини, заслуженный деятель науки, лечивший слуг народа тибетской медициной и являющийся одним из основоположников советской школы спортивного массажа. К сожалению, он скончался в период моего обучения, и вторым моим научным руководителем стал Владимир Зациорский. Параллельно со мной подобные исследования проводились в Институте медико-биологических проблем, связанные с космонавтикой. Моим оппонентом был профессор Р. М. Граевский. Я защитился, но в силу сложившихся обстоятельств был вынужден вернуться домой, в Ташкент.
Второй раз в Москву я приехал в 1967 году. И так сложилась судьба, что моя будущая жена училась на вечернем отделении во 2-м мединституте и одновременно работала лаборанткой у профессора В. Л. Карпмана. Был такой кардиолог, заведующий кафедрой спортивной медицины в нашем институте. Сейчас кафедра носит его имя. А у Карпмана соискательницей была жена Аркадия Никитьевича Воробьева, старшего тренера сборной СССР по тяжелой атлетике, и моя будущая супруга оказала ей неоценимую помощь в ее диссертационной работе. Я хоть и был в то время уже кандидатом медицинских наук, но практически никого не знал в Москве. Так вот Воробьев, в благодарность за помощь моей супруги, устроил меня на работу во 2-й Врачебно-физкультурный диспансер Москвы в Лужниках врачом-диспансеризатором с окладом 100 рублей (90 рублей — ставка врача, 10 рублей — добавка за степень к. м. н.). Тогда этот диспансер был ведущим в СССР, через него проходили все сборные команды Советского Союза. Когда у команды тяжелоатлетов проходили сборы, я, как врач, должен был на эти сборы выезжать. Когда сборов не было, я работал непосредственно в диспансере. Мое первое знакомство со сборной командой СССР по тяжелой атлетике состоялось в сентябре 1967 года в Дубне (Московская область). Там был, да и сейчас существует, Институт ядерных исследований, куда регулярно приезжали иностранцы, была прекрасная база. Первоклассное питание: икра черная и красная, черная вырезка. Как раз то, что штангистам надо. И там я безвылазно провел шесть месяцев. А на носу была Олимпиада в Мехико 1968 года. Поскольку Мехико расположено на высоте 2 600 метров, это создавало определенные трудности спортсменам, особенно в видах спорта, требующих выносливости.
Поэтому руководители мексиканского спорта и МОК устраивали в течение трех лет перед Олимпиадой — в 1965, 1966 и 1967 годах — в месте проведения предстоящей Олимпиады и в сроки ее проведения, то есть в октябре, так называемые олимпийские недели. Спортсмены и ученые ряда стран, планирующих принять участие в предстоящих Олимпийских играх, приезжали на арены будущих соревнований и проводили там тренировки и исследования. Воробьев в то время защитил докторскую диссертацию, он претендовал в какой-то степени на роль ведущего теоретика физической культуры. Его главным оппонентом был профессор Лев Павлович Матвеев, и они постоянно пикировались на страницах спортивных журналов. Воробьев был ярым противником ОФП в тренировке тяжелоатлетов, считал это впустую потраченным тренировочным временем. Поскольку он был человеком достаточно одиозным, он заявил, что мы пойдем другим путем. И добился разрешения проводить свои исследования отдельно от других сборных. «Единственное, что нас интересует, — говорил он. — Это время, необходимое для временной акклиматизации, рассчитанное до дня». Сборная по тяжелой атлетике должна прибыть в олимпийскую деревню ни днем раньше установленного срока, чтобы спортсмены не «перегорели», томясь в ожидании своих выступлений и болея за наших спортсменов, представителей других видов спорта.
И вот во время сборов в Дубне Воробьев вызывает меня лично. Разговор проходил сугубо официально. Воробьев достал из стола флакон без этикетки с таблетками и сказал мне: «Доктор, вот эти таблетки вы будете давать спортсменам». С этого и начались мои исследования. Я тщательно фиксировал в журнале, кому и в какой дозировке давал эти таблетки, и данные у меня сохранились до сих пор.
Ж. М.: Это был метандростенолон?
С. С.: Нет, метандростенолон в сборной не использовали. Это был венгерский «Неробол» от Гедеона Рихтера. Действующее вещество то же — метандиенон, но качество было на порядок выше. Но название препарата Воробьев мне не сообщил, предпочел, чтобы я действовал вслепую. Причем он даже не сказал, что дозировка должна подбираться в зависимости от веса атлета. Я, как законопослушный доктор, стал давать всем одну и ту же дозу, но при этом тщательно фиксировал все изменения, происходившие со спортсменами. Потом, когда я анализировал эти данные и пересчитывал на килограмм веса спортсмена, констатировал, что легковесы получили адекватные дозы, в то время как тяжам этого было недостаточно.
Ж. М.: Какие дозировки назначил тогда Воробьев?
С. С.: По две таблетки два раза в день. Таблетки были по 5 мг, соответственно, суточная доза составляла 20 мг. Но в то время никакого допинг-контроля не было, и эти препараты были разрешены для употребления спортсменами.
Ж. М.: Да, я помню, что в первом издании своего учебника по тяжелой атлетике Воробьев рекомендовал прием метандиенона наряду с витаминами для лучшего восстановления. В последующих редакциях, после введения допинг-контроля, эту информацию удалили. Итак, Вы работали врачом сборной по тяжелой атлетике?
С. С.: Да. С тяжелоатлетами никто не хотел работать. У них сложные сборы и только два выездных соревнования в году — чемпионат Европы и чемпионат мира. Трехнедельные сборы, неделя перерыв и снова трехнедельные сборы. Не то что у игровиков, они постоянно по заграницам ездили на товарищеские матчи. А в советское время возможность выехать за границу — это самый главный стимул для врача сборной команды. Это я понял уже потом, когда стал анализировать, почему я так сразу был принят на эту должность.
По окончании первых сборов начались другие, и Воробьев предупредил меня, что приедут два научных сотрудника из института эндокринологии и привезут еще препараты, которые мы будем давать нашим тяжелоатлетам. В те времена для того чтобы зарубежный медицинский препарат попал в советскую аптечную сеть, он должен был выдержать целую серию клинических испытаний одновременно в нескольких клиниках Советского Союза, где тщательно отслеживалась эффективность препарата и возможные побочные эффекты. Был создан комитет, занимавшийся этими проблемами, его возглавлял замминистра здравоохранения Аветик Бурназян. В институте эндокринологии тогда как раз изучались и тестировались анаболические стероиды — неробол и ретаболил. Каким образом Воробьев вышел на этих сотрудников, даже не знаю. Но благодаря им он получил доступ к этим еще нелицензированным тогда препаратам. И вот, общаясь с этими сотрудниками, я наконец узнал, что это за препараты. Дозировку они и сами не знали, но их фармакологическое действие объяснили. В январе 1968 года, согласно намеченному Воробьевым плану подготовки к Олимпиаде,сборная вылетела на Кубу. Там провели легкие тренировки. Через неделю прилетели в Мехико, где на следующий день были соревнования, на которых наши штангисты установили несколько мировых рекордов. План Воробьева работал! На соревнования я взял с собой кистевой динамометр. Я встретился на турнире с уникальным человеком — тренером сборной команды Мексики Томми Коно. Знаменитый тяжелоатлет и культурист, он сам американец, но заключил контракт со спорткомитетом Мексики на подготовку сборной страны по тяжелой атлетике к Олимпийским играм. А я там находился как переводчик и как врач. Он мне все рассказывал, что японцы — это особая нация, и они обладают особыми способностями к настрою. Он даже термин назвал, как сейчас помню, «майнд композишн»! Я достаю динамометр, даю Томми, Давай, говорю, жми. Тот раз — 60 кг, грубо говоря. То же самое сказал Боре Селицкому, будущему чемпиону в Мехико. Его результат — 70 кг. Говорю Коно: «Давай майнд композишн». Он напрягся, сжал в итоге на 1 кг больше. А я Боре: «Давай, соберись, покажи русскую силу!» Он тоже на 1 кг больше сделал. Ну, я и спрашиваю у Коно: «Ну и где же майнд композишн?» После этого мы с ним подружились. Томи одновременно был фотокорреспондентом журнала «Стренд энд хелс» у легендарного мецената Боба Гофмана. Он нас фотографировал и фото опубликовал в февральском номере журнала. Он тогда обратился ко мне с предложением: «Американцы придумали новую форму наколенника, ты договорись с руководством сборной, и Гофман даст их советским тяжелоатлетам безвозмездно в рекламных целях». Ну, наши гордые, отказались… Томми выслал мне открытку. Зациорский потом отругал меня за то, что я дал ему домашний адрес. «Ты что, дурак, — сказал он мне. — КГБ отслеживает всю личную переписку и берет переписывающегося с Западом под наблюдение. Пусть пишут всегда только на адрес института».
Во время учебы в аспирантуре в ГЦОЛИФКе я регулярно посещал институтскую библиотеку ВНИИФКа. А это тогда было единственное подразделение в стране, где выписывали иностранные журналы. В библиотеке ГЦОЛИФКа, ныне РГУФКа, никаких иностранных журналов тогда не было. Квоту на иностранные журналы давали только для ВНИИФКа. И вот там в журнале Боба Гофмана я и увидел наши фото с Мехико. И то ли в том же номере журнала, то ли в следующем мне попадается статья авторов Джонсон. То ли родственников, то ли однофамильцев. Статья о влиянии анаболических стероидов на функцию печени. Рассматривалось влияние препарата «Дианабол», американского метандиенона. Я прочитал эту статью, и все в моей жизни перевернулось.
Ж. М.: Статья была негативная?
С. С.: Нет, авторы провели исследования, и их результаты показали низкую токсичность препарата при умеренных дозировках. Статья меня очень заинтересовала. И я решил провести собственные исследования. Хотя в то время у меня была еще одна работа, и Зациорский подбивал меня к написанию докторской диссертации по теме вариабельности сердца. Но я сказал: «Нет, отныне буду заниматься анаболическими стероидами. Мне это более интересно». Для начала я изучил всю доступную у нас литературу по данному вопросу, как нашу, так и зарубежную.
Ж. М.: А у нас уже были тогда подобные работы?
С. С.: Да, у нас был очень хороший обзорный материал Н. Зарубиной, доктора наук, работающей в институте эндокринологии. Она объяснила в своей работе основные механизмы воздействия анаболических стероидов на организм. В общем, когда я счел, что мои теоретические знания достаточны, то приступил к исследованиям, которые проводил на наших студентах из института физкультуры. Функции печени, как Джонсоны, я не исследовал, поскольку таких возможностей у меня не было. Но исследовал влияние на силовые показатели, на функциональные возможности, на состав тела и т. д. В 1969 году написал методическое пособие на базе этих исследований, которое получило золотую медаль как лучшая научно-исследовательская работа в СССР.
Когда я прочитал статью Джонсонов, она меня просто потрясла. Я понял, что это что-то необычное. Я был творческим человеком. Писал обзоры по тяжелой атлетике в «Советском спорте», сотрудничал с журналом «Спорт за рубежом» — был такой журнал, раз в две недели выходил. Во ВНИИФКе был так называемый сектор зарубежного спорта, который реферировал исследования по спортивным дисциплинам, проходившие за рубежом, журнал издавали как раз на базе этого сектора. И я пишу материал в этот журнал, что вышла статья за авторством Джонсонов, которая вызывает большой интерес и в то же время ставит много вопросов. А можно ли использовать эти анаболические стероиды молодому организму, насколько они могут быть вредны и при каких дозировках? В общем, я перевел и отреферировал эту статью и заострил внимание на нескольких вопросах. Статья была перепечатана в спортивных журналах всех соцстран. Зампреду спорткомитета СССР B. И. Ковалю, а он ведал международными делами, объявили выговор за то, что эту мою статью опубликовали. Я, правда, узнал об этом значительно позже.
Ж. М.: Почему?
C. С.: Потому что там говорилось об анаболических стероидах.
Ж. М.: Но ведь они тогда были абсолютно легальными, и такого понятия, как допинг, не существовало.
С. С.: Это да, но уже тогда они рассматривались как секретное оружие советских спортсменов, и на публикации в прессе был наложен негласный запрет. В 1969 году Воробьев ушел с должности главного тренера сборной по тяжелой атлетике и стал начальником Управления науки и учебных заведений в Спорткомитете СССР. И после написания мной статьи он меня вызвал и сказал: «Давай готовь руководство по применению анаболических стероидов, и мы это все утвердим и засекретим». Вот так все это и начиналось. Я провел исследование на студентах. Дозы определял, исходя из известных терапевтических и максимальных. Но еще сделал коррективу на вес спортсмена. Я нашел голландский журнал «Органон» и пользовался их данными. В мои группы входили баскетболисты, хоккеисты. Одна группа применяла ретаболил, другая — неробол, а третья -плацебо. Мы замеряли силовые показатели, состав тела, потребление кислорода. Неробол давал по 20 мг в день, Ретаболил вводил в инъекции по 50 мг один раз в 10 дней. И вот на таких маленьких дозировках мы получили значительные результаты в силовых показателях, в тощей массе, в уменьшении жира. Я всегда придерживался теории разумной минимизации. Если хороший эффект дают маленькие дозировки, зачем принимать мегадозы, травя свой организм? Читал лекции на факультете повышения квалификации у тренеров и всегда ратовал не превышать терапевтические дозировки. В тяжелой атлетике мне удалось взять это под свой контроль. Дозы у меня доходили в фазе загрузки до семи таблеток (35 мг). Тем не менее, на местах, бывало, применяли убийственные дозы. Один волгоградский тяжелоатлет, являвшийся кандидатом в сборную СССР, употреблял 25 таблеток в день. Впоследствии он умер от цирроза печени. Я эти данные узнал благодаря анкетированию, которое проводил старший тренер сборной СССР А. С Медведев. В анкетах спортсмены были обязаны указывать свои дозировки.
Ж. М.: Высчитаете, что его цирроз печени был спровоцирован мегадозами метандиенона?
С. С.: На сто процентов. Ежедневно по 125 мг круглый год. При терапевтической дозе 15 мг. указанной у М. Д. Машковского. Ж. М.: Вот Вы сказали про фазу загрузки. То есть Вы делали график приема препаратов «горкой»?
С. С.: Да, я назначал прием «горками», и не было ни одного случая, чтобы это не сработало. Олимпийский чемпион Ян Тальс несколько мировых рекордов установил. Суть приема «горкой» была не столько в анаболическом действии, сколько в повышении агрессии. А агрессия у штангистов была опасная и неконтролируемая. У Василия Алексеева такие вспышки были… Находясь на сборах в Болгарии, грифом от штанги разнес все оборудование в зале. Специальных исследований на тему агрессии под воздействием стероидов я не проводил. Но за период работы в качестве врача сборной по тяжелой атлетике наблюдал это постоянно. Наряду с агрессией было четко видно отсутствие страха перед снарядом. Спортсмены не «горели» на соревнованиях, не думали о возможной неудаче, а уверенно выходили на помост и крушили рекорды. Расписывая сочетание разгрузочных и загрузочных циклов, я держал процесс агрессии под контролем. А чувство агрессии исчезает, как только заканчивается прием препаратов. И это явилось причиной неудачного выступления наших тяжелоатлетов на Олимпиаде 1972 года. У нас было четыре «баранки». В Мюнхене был объявлен допинг-контроль впервые в истории, хотя на самом деле его там не было! А главным тренером сборной в Мюнхене стал уже Медведев, и он перетрусил и дал команду свернуть прием стероидов. Воробьев был авантюристом, и он бы так никогда не распорядился. К тому же, как я сказал, допинг-контроль был только на бумаге. На самом деле его не было. В итоге прием препаратов отменили, но проходки в жиме, рывке и толчке штанги уже все прошли. По системе Медведева за семь дней жим прошел, за десять дней толчок прошел, за пять дней — рывок. Начальные веса были определены, а тут раз — и отмена за четыре дня до старта. Сила-то упасть так быстро не успела, но агрессия и чувство уверенности упали. В итоге четыре нулевых оценки. А легкоатлеты наши не испугались и продолжали принимать. И выступили достойно. Так что в неудаче, я считаю, был виноват Медведев. А первый настоящий допинг-контроль был в 1976 году. Там Василия Ивановича отпаивали раствором лимонной кислоты.
Ж. М.: А что лимонная кислота помогает вывести препарат?
С. С.: Да, она быстро все выводит. И на оборудовании того времени следов допинга не находили.
Ж. М.: Было ли что-нибудь изменено в подготовке после такого провального выступления в Мюнхене?
С. С.: Ничего, все осталось по-прежнему.
Ж. М.: Странно. Спорт ведь тогда служил средством идеологической борьбы. Вон как сборная ГДР совершила рывок, когда была принята государственная программа развития спорта. И американцев обыгрывали в командном зачете, и СССР…
С. С.: Наше руководство проявляло крайнюю инертность, в отличие от немцев и болгар. Не могли даже контролировать дозировки на местах, чтобы не ели спортсмены по 25 таблеток в день. Я предлагал в свое время, перед Олимпиадой уже в Москве. За допинг перед ней отвечал заместитель председателя спорткомитета Виктор Игуменов. Он стал ректором РГАФКа впоследствии. Я ему говорю: «Витя, сделай так, как сделали болгары. Надо запретить через Минздрав СССР выдачу анаболических стероидов через аптечную сеть». Потому что к Олимпиаде готовились и ели химию горстями, не глядя на побочные эффекты. Он не захотел. Ваня Абаджиев говорил мне по этому поводу: «Сереж, у вас загнутся первые номера от передоза, и их легко заменят. А у нас маленькая страна. Мы не можем так безрассудно своим достоянием разбрасываться». Вот у болгар это получилось, а у нас нет. Абаджиев при этом все переживал по поводу допконтроля в Москве. Так я его заранее успокоил: «Не будет в Москве никакого допконтроля. Я это заранее просчитал. А если и будет, то его результаты никогда не будут опубликованы, Соцстраны проводят свою Олимпиаду! Надо показать, что наш строй лучше и у нас никакого допинга нет». Так и было. Игуменов встретился с ответственным за допинг представителем в МОКе, повез его на Байкал. Поохотились они там, омуля поели. И все! Все пробы с мочой, которые сдавали спортсмены, не проверяя, вылили в Яузу. Не могу сказать по поводу допинг-контроля на Олимпиаде 1984 года. Спортсмены соцлагеря на ней не участвовали. Но ни на играх «Дружба-84», альтернативе Олимпиады для соцстран, ни на Играх доброй воли контроль не проводился. Точнее, на Играх доброй воли контроль был, но его результаты не опубликовали. А знаменитый канадский спринтер Бен Джонсон уже тогда был уличен в приеме станозолола. Но этот факт скрыли, и он спокойно продолжал бегать до скандала в Сеуле.
Ж. М.: Вы работали только с классом анаболических стероидов?
С. С.: Нет, не только. С одним препаратом другого класса произошел единственный явный сбой в моей практике, в плане установления дозировки. Это было в Караганде в 1976 году на чемпионате мира по тяжелой атлетике перед Олимпиадой в Монреале. Помимо врача сборной СССР по тяжелой атлетике я работал отдельно и со сборной России, когда Союз еще был. Очень часто приходилось сотрудничать с динамовцами, и еще с армянами и дагестанцами. И вот, перед выступлением одного дагестанского полутяжа я дал ему один препарат, не относящийся к классу анаболических стероидов. Этот препарат способствовал выбросу дофамина и обладал сильнейшим тонизирующим эффектом. Я его собирался официально проверить, не относится ли он к допингу, но Виталий Семенов, директор антидопингового центра, чего-то испугался и исследование не провел. Ощущения от этого препарата у спортсменов были не очень приятные: сильный мышечный спазм до боли, особенно в мышцах брюшного пресса. Держится несколько минут, потом отпускает, и идешь и поднимаешь столько, сколько нужно. Но дагестанцу дозировка оказалась таким перебором, что он на разминке не мог поднять 40 кг. А он на этом старте хотел выполнить норматив МСМК. Но я договорился, чтобы на следующий день он выступил в категории до 100 кг. Все-таки я действовал не как самозванец, а имел официальное разрешение на исследование препарата в соревновательных условиях. И на следующий день он выполнил норматив. Без препарата. Кстати, на этом турнире меня просто потряс Давид Ригерт. Он на моих глазах запрыгнул на гимнастического козла со штангой на плечах весом 90 кг! Я когда Зациорскому об этом рассказал, тот просто в шоке был.
Также мне было известно средство, стимулирующее вывод из организма стероидов. Мне Абаджиев подсказал, и я его еще сам усовершенствовал. Пошел к руководству и предложил проверить средство на одном белорусском конькобежце-спринтере. Я предложил провести с ним фармакологическую загрузку по полной, а потом принять этот препарат и провести допинг-тест. В случае успеха я еду с ним на чемпионат мира в качестве поощрения.
Я долгое время был невыездным. Мне отказали, и я не стал ничего публиковать про это средство. Решил, пусть это со мной в могилу уйдет. Так был зол на наших спортивных чиновников.
Ж.М.: А сейчас на современном оборудовании в допинг-лабораториях этосредство могло бы помочь замаскировать допинг?
С. С.: Надо провести исследование. А лаборатории у нас нет. Была бы, я давно провел бы сам. В 1973 году я прошел специализацию в Институте повышения квалификации врачей по радиоизотопной диагностике. А как раз в следующем году появилась первая публикация, что найден радиоизотопный метод в определении анаболических стероидов. Я сразу написал служебную записку руководству, где указал, что это очень перспективное направление, и предложил создать специальную лабораторию на базе нашего института. Медведев меня поддержал, но чиновники отказали.
Ж. М.: Кто же отказал и почему?
С. С.: На уровне зампреда Комитета по физической культуре и спорту при Совете министров СССР. Был там такой Анатолий Иванович Колесов, в прошлом заслуженный борец, олимпийский чемпион и трехкратный чемпион мира. И средства были на лабораторию, но решили делать ее в Ленинграде. И деньги ушли туда. Я сказал им тогда, что это неперспективно. Олимпиада будет в Москве. И лаборатория здесь нужнее. Даже к В. С. Павлову на прием ходил. Но не дали… Коррупция тогда тоже была, и они там, наверху, свои дела делали. Колесов сам из Казахстана был, там в тюрьме сидел год или два. И он руководил всеми нашими делегациями на Олимпиадах. А за то, чтобы выставить спортсмена на Олимпиаду, бешеные бабки предлагали. Вот представьте, случай такой был. Два спортсмена одной весовой категории, молдаванин и казах, показали одинаковый результат. На Олимпиаду едет один. В этой категории соперников им на Олимпиаде нет. Кто из них поедет, тот и выиграет. Кого везти?
Ж. М.: Ну, наверное, того, кто выиграл. Как американцы. У них система отбора очень четкая и сбоя не дает.
С. С.: В Америке — да, а у нас страна идиотов, и конечное решение принимают чиновники. Раз не нужен человек, ему объявляют: у тебя что-то нашли, рисковать не будем, выступит твой товарищ по сборной. Так вот из Молдавии целый эшелон черешни выслали Колесову. Это в 1980 году. Выступил, конечно же, молдаванин…
Ж. М.: Сергей Константинович, вот Вы о допинге то позитивно отзываетесь, то негативно…
С. С.: Отношение к допингу у меня двоякое. Если это замещающая терапия, как я говорил, то это полезно. Суставы, сухожилия и связки успевают восстанавливаться от перегрузок. Вот я сейчас еле хожу, настолько все износилось, когда я профессионально бегал. Я был чемпионом Средней Азии и Узбекистана в беге на 400 метров. Самая вредная дистанция, самый большой уровень накопления ионов водорода в мышцах. На гаревой дорожке, а это почти как по асфальту бежишь. Тренеров грамотных не было. ОФП, бег по опилкам и прыжки всю зиму. Стероидов тогда не было, все на своих резервах. Ну и стер все суставы. Применял бы замещающую гормональную терапию, таких проблем бы не было. Спортсменам надо восстанавливаться. Без допинга сейчас никто ничего не добьется. Анаболические стероиды — это просто революция в спорте. Такие объемы можно на них выдерживать! Вот спорим с профессором Виктором Николаевичем Селуяновым, моим коллегой. Ну не согласен я, что в спорте сейчас можно обойтись только эндогенными гормонами, полученными в результате правильных силовых тренировок и работой в статодинамике.
Ж. М.: Обычно принято считать, что анаболические стероиды — это в основном для силовых видов спорта.
С. С.: Игровики и представители циклических видов спорта тоже регулярно их используют. Вместе с переливанием крови. Все это мы делали. Стероиды повышают выносливость. Они позволяют выдерживать гораздо большие нагрузки и опосредованно улучшают работоспособность. В мою методичку вошли данные, которые я использовал с биатлонистами с 1969 года, и работал с ними до 1974 года. Потом я работал с хоккейной командой «Динамо». Основной костяк сборной страны состоял как раз из динамовцев. Но я с ними, как всегда, использовал замещающие дозировки. В то время как в ЦСКА употребляли ведрами. Но работал в основном в подготовительном периоде. Насмотрелся я на тренеров-идиотов. Трехразовые тренировки. Ежедневно первая тренировка — беготня. Тест Купера. Проснулся — и три километра на полную катушку.
Ж. М.: Да и сейчас ситуация в хоккее не лучше. Мне недавно приходилось работать с одним хоккеистом. Составлял ему программу силовых тренировок. Так в его клубе тот же тест Купера. Зачем им тренировки в равномерном беге? Их на лед во время матча минуты на три от силы выпускают. К тому же бег развивает выносливость мышц задней поверхности бедра и голени, а у хоккеистов эти мышцы слабо задействованы. У них передняя поверхность бедра рабочая…
С. С: Вот и я о том же. Причем спрашиваю хоккейных тренеров о том, кто им это рекомендовал. Они мне фамилию доцента из нашего института называют. Я с ним встречаюсь, спрашиваю: «Ты что, совсем дурак, что ли, ты им что рекомендуешь?» Он глаза выпучил и говорит мне: «Cepeгa, ты чего меня за идиота держишь? Я им такое бы никогда не посоветовал». Такие вот самодеятели эти тренеры. Три тренировки в день на обычном трехразовом питании. Такую нагрузку лошади не выдержат! Я проверял, анализы делал, уровень мочевины контролировал и препараты,
соответственно, давал. И то люди не выдерживали. Мочевина — 46.
Ж. М.: А применялся ли в СССР допинг в юношеском спорте?
С. С.: К сожалению, повсеместно. Хотя лично я всегда был крайне против. Суть вопроса, что тогда, что сейчас, в том, что если ты тренер и у тебя есть хороший молодой спортсмен, твоя задача показать с ним хороший результат, чтобы его взяли в сборную. В сборную взяли, он поехал куда-то, выиграл, и тебе назначают повышенную категорию. Но АС обладают таким качеством, что они позволяют реализовать потенциал спортсмена в короткий промежуток времени. Вот, грубо говоря, дано ему восемь лет, чтобы достигнуть своего физиологического предела. А с применением АС он реализует этот потенциал за два-три года. Я говорю про заместительные дозировки. Ты даешь своему парню АС, он быстро дает результат, попадает в сборную. А дальше расти некуда, он себя исчерпал, дальше будет прогрессировать только при увеличении дозировок. А это уже вред здоровью. И принцип отбора в команду уже нарушается. Нет ясности, сможет ли он показать достойный результат. Если я, как врач, знаю, что юноша на стероидах, я буду против того, чтобы его брали в сборную. Он по потенциалу пустой и дальше прогрессировать только на мегадозах будет. Я возьму лучше того, кто не принимает АС и добился результатов за счет генетики. Пусть он достигнет своего предела, а потом на заместительных дозировках добавит еще. Наши тяжелоатлеты так и делали и показывали результаты, сопоставимые с сегодняшними, полученными на мегадозах. Просто путь этот более долгий, зато вреда нет. Вот тот памятный эксперимент на наших студентах. Почему его результаты полностью достоверны? Да потому что студенты тогда были чистыми и ничего не принимали, даже витамины. А сейчас такой эксперимент не проведешь. Потому что нет никакой уверенности в том. что они ничего не принимали. Все ведь скрывают. И результатам эксперимента сейчас поверить невозможно.
Ж. М.: В те времена спортсменам часто давали АС, а они были и не в курсе, что употребляют. Считали, витамины.
С. С.: Да, это и сейчас иногда встречается. А тогда я проверял эту тенденцию в «Динамо». Говорю Юрзинову: «Володя, нам предстоит серия из шести игр. С ЦСКА, «Крыльями Советов». «Химиком» и др. Игры подряд идут, через два дня, на третий, Давай посадим игроков на неробол в поддерживающих дозировках. И восстановиться успеют, и играть будут позлее. Но есть два варианта. Либо сказать игрокам, что ты даешь, пояснив, что дозы абсолютно безвредные. Хочешь, я могу рассказать. А второй вариант: даешь вслепую, не ставя в известность, что это за таблетки». Он говорит: «Я не могу принять такое решение. Я должен спросить у председателя центрального совета «Динамо»». Как будто Тихонов у Язова спрашивал, можно ли своим давать анаболики. А я знал, что дают. Врач сборной, бывший врач лыжников, мне сам говорил: «Я развожу в коктейле и даю им пить». Я и сам так делал, хоккеисткам на траве нашим давал. Разводил в гомогенном растворе и давал вслепую. Ну, Юрзинов подумал и говорит: «Давай лучше вслепую».
Ж. М.: А как же они проходили допинг-контроль?
С. С.: А его в хоккее тогда не было. Да и сейчас глаза закрывают. У нас в Москве проходил чемпионат мира в 1978 году. За три недели перед чемпионатом мира мы тестировали сборную СССР. Наши тренеры любят замучить, но не создать. Я провожу биохимический контроль крови. Команда замученная. Через два дня меня вызывают на закрытое совещание. Присутствует начальник Управления футбола и хоккея В. И. Колосков, заведующий кафедрой хоккея в нашем институте Ю. В. Королев, наш завкафедрой биохимии Н. И. Волков, старший тренер сборной В. В. Тихонов. Колосков спрашивает меня: «Что делать?» Я говорю: «Команда «мертвая». Единственное, что может спасти, это анаболики. Дозировка мне известна. Попьют дней 10, и все будет нормально. Единственная проблема — допинг-контроль. Но чемпионат мира же в Москве». Колосков говорит: «Эту проблему я беру на себя». Проблему решили, сборная СССР стала чемпионом мира, у всех чистые пробы. Характерно, что все высшее руководство получило правительственные награды после чемпионата. А я не получил ничего. Ну и как я мог любить после этого наших спортивных чиновников и раскрывать все свои профессиональные секреты?